Моя история
О том, как я училась слышать людей и понимать себя
О том, как я училась слышать людей и понимать себя
Москва
Я родилась в Москве, в Крылатском. Дом был шумным, как бывает в компаниях взрослых, которые привыкли собираться вместе и забывать о времени. Из звуков того времени сильнее всего вспоминается пианино (и ace of base). У меня была жесткая преподавательница и её уроки почти отбили желание заниматься. Хотя тогда я слышала музыку совсем иначе. У дерева была одна нота, у асфальта другая, у окна третья, и я могла собирать их в мелодию, просто глядя вокруг. Любой предмет мог стать частью мелодии, если на него посмотреть.
Есть раннее воспоминание, которое держится до сих пор. Мне было около трёх лет. Я сидела одна на подоконнике и смотрела на улицу. В голове возник вопрос: папа — кот, малыш — котёнок. А как зовут маму? Котиха? Для мамы никак не находилось. Странное чувство тревоги и давления: «я точно знаю это, я должна». Когда слово исчезает и ускользает, мир как будто тоже становится тише и не я не знаю как его назвать.
Я родилась в Москве, в Крылатском. Дом был шумным, как бывает в компаниях взрослых, которые привыкли собираться вместе и забывать о времени. Из звуков того времени сильнее всего вспоминается пианино (и ace of base). У меня была жесткая преподавательница и её уроки почти отбили желание заниматься. Хотя тогда я слышала музыку совсем иначе. У дерева была одна нота, у асфальта другая, у окна третья, и я могла собирать их в мелодию, просто глядя вокруг. Любой предмет мог стать частью мелодии, если на него посмотреть.
Есть раннее воспоминание, которое держится до сих пор. Мне было около трёх лет. Я сидела одна на подоконнике и смотрела на улицу. В голове возник вопрос: папа — кот, малыш — котёнок. А как зовут маму? Котиха? Для мамы никак не находилось. Странное чувство тревоги и давления: «я точно знаю это, я должна». Когда слово исчезает и ускользает, мир как будто тоже становится тише и не я не знаю как его назвать.
Норильск
Потом родители развелись, и мы уехали в Норильск. Там жили бабушка и дедушка, работали на Севере, занимались песцовым промыслом. Там тишина была настоящей. Там холод подчеркивал всё лишнее. Там я впервые заметила, как пространство человека и его границы связаны с тем, в каком мире он живёт.
Я добиралась до школы долго. Иногда час, иногда чуть меньше, но путь всегда проходил через сугробы, заносы, длинный мост и странные снежные тоннели. Я рассматривала снежинки на рукавичке и не могла понять, как они держат форму при таком морозе. Минус 60 там ощущался иначе. Ветер дул так, что кажется, будто он переставляет дома местами.
Люди вокруг жили спокойно. Можно было постучать к соседям, попросить соль, и это никого не удивляло. Дистанция, которая позже встретилась в больших городах, тогда казалась чем-то ненормальным.
В тот период у меня была няня, Алла Ивановна. Она была тёплым человеком в очень холодном месте. Мы вместе лепили пельмени и я до сих пор помню её руки и ровные движения. Это был спокойный остров внутри маминых запоев, побоев и того, что происходило вокруг.
Потом родители развелись, и мы уехали в Норильск. Там жили бабушка и дедушка, работали на Севере, занимались песцовым промыслом. Там тишина была настоящей. Там холод подчеркивал всё лишнее. Там я впервые заметила, как пространство человека и его границы связаны с тем, в каком мире он живёт.
Я добиралась до школы долго. Иногда час, иногда чуть меньше, но путь всегда проходил через сугробы, заносы, длинный мост и странные снежные тоннели. Я рассматривала снежинки на рукавичке и не могла понять, как они держат форму при таком морозе. Минус 60 там ощущался иначе. Ветер дул так, что кажется, будто он переставляет дома местами.
Люди вокруг жили спокойно. Можно было постучать к соседям, попросить соль, и это никого не удивляло. Дистанция, которая позже встретилась в больших городах, тогда казалась чем-то ненормальным.
В тот период у меня была няня, Алла Ивановна. Она была тёплым человеком в очень холодном месте. Мы вместе лепили пельмени и я до сих пор помню её руки и ровные движения. Это был спокойный остров внутри маминых запоев, побоев и того, что происходило вокруг.
Пафос
Долго я почти ничего не помнила. Будто эти годы были провалами, заполненными только звуками и ощущениями. В одиннадцать всё резко изменилось. Дедушка узнал, что мама меня бьёт, и просто забрал меня на Кипр, к бабушке. Я не знаю как они там оказались, но прожила с ними чуть больше года.
На Кипре я мало помню лиц. Детских дружб там почти не случилось, зато было много прогулок и апельсиновых деревьев. Я возвращалась из школы на школьном автобусе, пока меня однажды не сбил мотоцикл. Водитель высадил меня на неправильной стороне дороги и этого оказалось достаточно. Позже я узнала, что и водителя можно было привлечь, и мотоциклиста тоже, но у этой истории нет продолжения, только воспоминание о спасшем меня жёстком портфеле.
На Кипре меня всерьёз увлёк массаж. В детстве мне часто говорили, что у меня «волшебные руки», и я пробовала на практике то, о чём слышала. Не как работа, а как детская попытка понять тело и движение.
Через год я вернулась в Норильск к маме. Всё время на Кипре меня никто не бил. И я отвыкла.
Долго я почти ничего не помнила. Будто эти годы были провалами, заполненными только звуками и ощущениями. В одиннадцать всё резко изменилось. Дедушка узнал, что мама меня бьёт, и просто забрал меня на Кипр, к бабушке. Я не знаю как они там оказались, но прожила с ними чуть больше года.
На Кипре я мало помню лиц. Детских дружб там почти не случилось, зато было много прогулок и апельсиновых деревьев. Я возвращалась из школы на школьном автобусе, пока меня однажды не сбил мотоцикл. Водитель высадил меня на неправильной стороне дороги и этого оказалось достаточно. Позже я узнала, что и водителя можно было привлечь, и мотоциклиста тоже, но у этой истории нет продолжения, только воспоминание о спасшем меня жёстком портфеле.
На Кипре меня всерьёз увлёк массаж. В детстве мне часто говорили, что у меня «волшебные руки», и я пробовала на практике то, о чём слышала. Не как работа, а как детская попытка понять тело и движение.
Через год я вернулась в Норильск к маме. Всё время на Кипре меня никто не бил. И я отвыкла.
И снова здравствуйте!
Мне было двенадцать, возраст, когда у ребёнка начинается естественный бунт, а в моей семье он был невозможен или должен был стать билетом в психиатрию или куда ещё хуже. Я быстро поняла, что мы с мамой больше не можем жить вместе. В какой-то момент я просто сбежала из дома. Это отдельная история, но она привела к тому, что мама связалась с отцом.
Отец уверяет, что был в моём детстве, но мои воспоминания никак не подтверждают это. Он приехал за мной, когда мне было двенадцать с половиной. Я до сих пор помню тот день. Помню урок, с которого меня отпустили. Помню, как он меня забрал.
Москва встретила тревогой. Первые месяцы были тяжёлыми. Я боялась ходить в магазин, боялась выйти на улицу без двух пар колготок. Мама убедила меня, что у меня настолько кривые ноги, что любой, кто их увидит, может умереть от ужаса прямо на месте. Это звучит абсурдно, но ребёнок верит всему, если ему повторяют достаточно долго.
Постепенно страхи начали отпускать. Папа нашёл мне психолога. Мы сидели и рисовали странных птичек, и мне тогда казалось, что это какой-то бессмысленный арт-кружок. Именно там у меня впервые появилось ощущение безопасности в разговоре.
В те годы я увлеклась книгами и читала взахлёб. "Так говорил Заратустра" Ницше и Эрик Берн стали моими первыми проводниками. Я пыталась проломиться через "Людей, которые играют в игры", хотя понимала далеко не всё (чуть больше понимаю сейчас), но интерес к психологии появился именно тогда.
В моей семье психолог считался чем-то постыдным, зашкварным (как профессия). Всё же, именно в подростковом возрасте, я впервые почувствовала, что разговор может что-то менять. Не сразу. Не быстро.
Мне было двенадцать, возраст, когда у ребёнка начинается естественный бунт, а в моей семье он был невозможен или должен был стать билетом в психиатрию или куда ещё хуже. Я быстро поняла, что мы с мамой больше не можем жить вместе. В какой-то момент я просто сбежала из дома. Это отдельная история, но она привела к тому, что мама связалась с отцом.
Отец уверяет, что был в моём детстве, но мои воспоминания никак не подтверждают это. Он приехал за мной, когда мне было двенадцать с половиной. Я до сих пор помню тот день. Помню урок, с которого меня отпустили. Помню, как он меня забрал.
Москва встретила тревогой. Первые месяцы были тяжёлыми. Я боялась ходить в магазин, боялась выйти на улицу без двух пар колготок. Мама убедила меня, что у меня настолько кривые ноги, что любой, кто их увидит, может умереть от ужаса прямо на месте. Это звучит абсурдно, но ребёнок верит всему, если ему повторяют достаточно долго.
Постепенно страхи начали отпускать. Папа нашёл мне психолога. Мы сидели и рисовали странных птичек, и мне тогда казалось, что это какой-то бессмысленный арт-кружок. Именно там у меня впервые появилось ощущение безопасности в разговоре.
В те годы я увлеклась книгами и читала взахлёб. "Так говорил Заратустра" Ницше и Эрик Берн стали моими первыми проводниками. Я пыталась проломиться через "Людей, которые играют в игры", хотя понимала далеко не всё (чуть больше понимаю сейчас), но интерес к психологии появился именно тогда.
В моей семье психолог считался чем-то постыдным, зашкварным (как профессия). Всё же, именно в подростковом возрасте, я впервые почувствовала, что разговор может что-то менять. Не сразу. Не быстро.
Взрослая жизнь
Школа закончилась для меня раньше срока. Официально я училась, но по-настоящему перестала ходить на уроки примерно в девятом классе. Вышла на домашнее обучение и сразу начала работать. Моей первой работой стала должность помощника экономиста по труду. Тогда мне казалось нормальным совмещать подростковость, работу и попытки разобраться в учебниках, которые давно перестали вызывать интерес.
Экзамены всё же пришлось сдавать и за это я до сих пор благодарна папе. Он нашёл учителя математики, который приходил ко мне три раза в неделю, договаривался со школой, решал вопросы, которые я сама бы не смогла решить. Благодаря этому я закончила школу экстерном и поступила в институт.
Учёба оказалась сложнее, чем я ожидала. Освоение экономики шло не так легко, как хотелось бы, но я всё равно продвигалась вперёд и снова выбрала экстернат.
В восемнадцать лет в моей жизни полно появился массаж. Я закончила тайскую академию народной медицины и несколько лет работала массажисткой. Этот опыт был ближе к телесному вниманию, к наблюдению за тем, как люди реагируют на прикосновения, напряжение, расслабление. Тогда я немного думала о психологии и интуитивно двигалась в сторону понимания людей через тело и контакт.
Аспирантура потребовала другого ритма. Мне казалось логичным начать преподавать, раз уж я занимаюсь наукой. Я работала преподавателем, читала курсы, помогала студентам разбираться в управлении знаниями и коммуникации. Интерес к человеческому поведению становился всё сильнее. Вербалика, структура взаимодействий, скрытые уровни передачи информации. Если бы я училась сейчас, скорее всего, пошла бы в поведенческий анализ или профайлинг (научно не доказан).
После защиты диссертации я стала кандидатом экономических наук и решила попробовать себя вне академии. Я ушла работать в найм, сначала специалистом по маркетингу и социальным связям. Через некоторое время стала генеральным директором IT-компании. Этот переход казался естественным движением вперёд, попыткой понять свой профессиональный предел и найти место, в котором знания действительно работают (и приносят деньги).
Школа закончилась для меня раньше срока. Официально я училась, но по-настоящему перестала ходить на уроки примерно в девятом классе. Вышла на домашнее обучение и сразу начала работать. Моей первой работой стала должность помощника экономиста по труду. Тогда мне казалось нормальным совмещать подростковость, работу и попытки разобраться в учебниках, которые давно перестали вызывать интерес.
Экзамены всё же пришлось сдавать и за это я до сих пор благодарна папе. Он нашёл учителя математики, который приходил ко мне три раза в неделю, договаривался со школой, решал вопросы, которые я сама бы не смогла решить. Благодаря этому я закончила школу экстерном и поступила в институт.
Учёба оказалась сложнее, чем я ожидала. Освоение экономики шло не так легко, как хотелось бы, но я всё равно продвигалась вперёд и снова выбрала экстернат.
В восемнадцать лет в моей жизни полно появился массаж. Я закончила тайскую академию народной медицины и несколько лет работала массажисткой. Этот опыт был ближе к телесному вниманию, к наблюдению за тем, как люди реагируют на прикосновения, напряжение, расслабление. Тогда я немного думала о психологии и интуитивно двигалась в сторону понимания людей через тело и контакт.
Аспирантура потребовала другого ритма. Мне казалось логичным начать преподавать, раз уж я занимаюсь наукой. Я работала преподавателем, читала курсы, помогала студентам разбираться в управлении знаниями и коммуникации. Интерес к человеческому поведению становился всё сильнее. Вербалика, структура взаимодействий, скрытые уровни передачи информации. Если бы я училась сейчас, скорее всего, пошла бы в поведенческий анализ или профайлинг (научно не доказан).
После защиты диссертации я стала кандидатом экономических наук и решила попробовать себя вне академии. Я ушла работать в найм, сначала специалистом по маркетингу и социальным связям. Через некоторое время стала генеральным директором IT-компании. Этот переход казался естественным движением вперёд, попыткой понять свой профессиональный предел и найти место, в котором знания действительно работают (и приносят деньги).
Эмиграция и становление
Моя эмиграция началась не с планов, а с безумного романа. Бывший муж предложил переехать в другую страну и я согласилась сразу. Я уволилась из IT-компании, в которой была директором, быстро закрыла рабочие вопросы и в 2013 году переехала в Черногорию. Это было решение, принятое без долгих размышлений. Сейчас я рада, что сделала его. Ощущение «я на своём месте» появилось далеко не сразу, но теперь оно устойчивое.
Жизнь пришлось выстраивать с нуля. Новая культура, другой ритм, другая социальная ткань. Родительство стало отдельным вызовом. Мне казалось, что я должна научиться всему заново и внутри этого потока родилась мысль, что пора серьёзно учиться психологии. В 2014 году я начала обучение на психолога-консультанта арт-терапевта.
По документам я психолог-консультант по арт-терапии. Уже на раннем этапе меня тянуло в поведенческий анализ, стоицизм, практики, которые работают с реальными действиями и последствиями. Терапия принятием и ответственностью тогда ещё не называлась словом ACT в моей голове. Мне просто откликалась идея, что человек меняется, когда меняет своё поведение и делает место своим чувствам, а не борется с ними.
Параллельно развивалось желание работать со смыслами. Сказкотерапия, библиотерапия, нарративные подходы — всё это казалось естественным продолжением моего интереса к историям, внутренним мифам, способам, которыми люди объясняют себе мир.
Любовь к детям и телесному опыту тянула в другую сторону. Я увлекалась ABA, наблюдала за тем, как работают практики с детьми в спектре, училась у поведенческих подходов внимательности к деталям. Тогда же появилось ощущение, что я хочу лучше понимать нейроотличия, но не как диагнозы, а как способы существования в мире. Эту чувствительность я привезла с собой дальше, в Польшу, где началась следующая глава.
Учёба заняла два с половиной года.
Формально этого достаточно для подтверждения переквалификации и для того, чтобы чувствовать уверенность в базовом образовании.
Фактически мою профессиональную идентичность определяют не часы, а годы практики.
Моя эмиграция началась не с планов, а с безумного романа. Бывший муж предложил переехать в другую страну и я согласилась сразу. Я уволилась из IT-компании, в которой была директором, быстро закрыла рабочие вопросы и в 2013 году переехала в Черногорию. Это было решение, принятое без долгих размышлений. Сейчас я рада, что сделала его. Ощущение «я на своём месте» появилось далеко не сразу, но теперь оно устойчивое.
Жизнь пришлось выстраивать с нуля. Новая культура, другой ритм, другая социальная ткань. Родительство стало отдельным вызовом. Мне казалось, что я должна научиться всему заново и внутри этого потока родилась мысль, что пора серьёзно учиться психологии. В 2014 году я начала обучение на психолога-консультанта арт-терапевта.
По документам я психолог-консультант по арт-терапии. Уже на раннем этапе меня тянуло в поведенческий анализ, стоицизм, практики, которые работают с реальными действиями и последствиями. Терапия принятием и ответственностью тогда ещё не называлась словом ACT в моей голове. Мне просто откликалась идея, что человек меняется, когда меняет своё поведение и делает место своим чувствам, а не борется с ними.
Параллельно развивалось желание работать со смыслами. Сказкотерапия, библиотерапия, нарративные подходы — всё это казалось естественным продолжением моего интереса к историям, внутренним мифам, способам, которыми люди объясняют себе мир.
Любовь к детям и телесному опыту тянула в другую сторону. Я увлекалась ABA, наблюдала за тем, как работают практики с детьми в спектре, училась у поведенческих подходов внимательности к деталям. Тогда же появилось ощущение, что я хочу лучше понимать нейроотличия, но не как диагнозы, а как способы существования в мире. Эту чувствительность я привезла с собой дальше, в Польшу, где началась следующая глава.
Учёба заняла два с половиной года.
Формально этого достаточно для подтверждения переквалификации и для того, чтобы чувствовать уверенность в базовом образовании.
Фактически мою профессиональную идентичность определяют не часы, а годы практики.
Путь обучения
Преподаватель высшей школы в количестве 1120 часов, где психология занимает 360 часов, а отдельно психология и педагогика 60 часов.
Диплом о переквалификации в количестве 780 часов по программе психолог-консультант на базе обучения по специальности экономика труда.
360 часов проективных и нарративных методов отдельно.
И больше 300х часов в терапии принятием и ответственностью.
Диплом о переквалификации в количестве 780 часов по программе психолог-консультант на базе обучения по специальности экономика труда.
360 часов проективных и нарративных методов отдельно.
И больше 300х часов в терапии принятием и ответственностью.
Варшава
У меня нет подходящего слова, чтобы описать чувство, которое возникло, когда я впервые оказалась в Варшаве. Громко сказать, что моё сердце принадлежит этому городу, как у Шопена, но ощущение дома появилось сразу. Никаких переходных периодов, никакой адаптации. Просто понимание, что я на своём месте. Я – дома.
Варшава оказалась городом, который вместил всё. Радость, усталость, гордость, выгорание, новые начинания, мои первые терапевтические группы, одиночество, возвращённое чувство опоры, мои собственные переходы, слёзы и пот как соль жизни. Иногда кажется, что этот город пропитан моими следами и шагами, тем, как менялась я и как менялась моя семья.
Нет другого места в мире, которое ощущалось бы также. С первой секунды Варшава стала моим любимым городом.
У меня нет подходящего слова, чтобы описать чувство, которое возникло, когда я впервые оказалась в Варшаве. Громко сказать, что моё сердце принадлежит этому городу, как у Шопена, но ощущение дома появилось сразу. Никаких переходных периодов, никакой адаптации. Просто понимание, что я на своём месте. Я – дома.
Варшава оказалась городом, который вместил всё. Радость, усталость, гордость, выгорание, новые начинания, мои первые терапевтические группы, одиночество, возвращённое чувство опоры, мои собственные переходы, слёзы и пот как соль жизни. Иногда кажется, что этот город пропитан моими следами и шагами, тем, как менялась я и как менялась моя семья.
Нет другого места в мире, которое ощущалось бы также. С первой секунды Варшава стала моим любимым городом.
Научно-доказанный путь
Переезд в Польшу стал точкой, с которой началась моя работа в научно-доказанной психотерапии. Первым шагом стала группа диалектико-поведенческой терапии. Я пришла туда без больших ожиданий и быстро поняла, что эта структура — то, чего мне давно не хватало. В ДБТ есть всё, что откликается мне до сих пор. Чёткие правила, ясные рамки, последовательность. Работа со смыслами, которая не уходит в абстракцию. Полугодовой цикл, позволяющий рассмотреть поведение и реакции под разными углами.
Этот первый круг стал основой. После него я прошла ещё два. Каждый раз глубже.
Параллельно у меня появился терапевт, которая работала в ДБТ. Это была моя первая личная терапия в научно-доказанном подходе. Раньше я не задавала вопросов о том, где и как учились специалисты, с которыми работала. Тогда начала. Скепсис включился как инструмент, а не как защита. Постепенно стало понятно, что психотерапия может быть ремеслом, построенным на знаниях, а не только на теплоте и интуиции.
Черногория была временем, когда я экспериментировала и пробовала разные подходы. Я работала как арт-терапевт, вела песочную терапию, писала материалы для нарративных практик, создавала истории и пространство, в котором можно говорить символами. Переезд в Польшу изменил направление. Арт-подходы остались в моей палитре, но перестали быть центром. Я стала заниматься психотерапией как основной деятельностью, а не как рядом стоящей частью жизни.
В какой-то момент меня тянуло в коучинг здоровья. Казалось, что концентрации на теле достаточно, чтобы работать с изменениями. Всё сдвинулось, когда я открыла для себя поведенческую активацию, когнитивно-поведенческую терапию и, затем, терапию принятия и ответственности.
Эта, 4 года назад, встреча многое расставила по местам. Никаких дополнительных слов не потребовалось. У меня появилось ощущение, что я наконец нашла язык, на котором хочу работать. Интерес к поведению, внимательность к функциям действий, акцент на ценностях — всё это легло естественно.
Мне важно работать так, чтобы движение шло не только из тела, но и из когниций в тело. Такой подход позволяет человеку увидеть механизм, а не только прожить эмоцию. ACT дал ясность и точность. Скепсис, который был у меня с подросткового возраста, впервые оказался инструментом для профессионального роста, а не способом выживания.
Со временем к ACT и ДБТ добавились MBT (терапия, основанная на ментализации) и травма-ориентированный взгляд. В них нашлось место моему интересу к тому, как человек удерживает реальность, как понимает себя и другого, что происходит на стыке чувств, поведения и восприятия.
Мой путь складывался из проб, ошибок, разных практик и попыток понять, как устроен человек, который живёт в условиях стресса, одиночества, сильных эмоций и неопределённости.
Моя личная терапия прошла не только ДБТ-круги, но и была несколько лет в классической когнитивно-поведенческой терапии, ещё несколько лет в терапии сострадания, немного окунулась в схема-терапию и сейчас в моей любимой терапии принятием и ответственностью.
Каждая и каждый терапевт на этом пути – мой личный лучик света, который я с годами обнимаю всё крепче.
Теперь психотерапия — это не набор техник, а сфера, в которой я чувствую устойчивость. В окружении умных и интересных коллег на супервизиях и интервизиях, я чувствую, что обрела свой икигай. Мой прошлый опыт, внимание к структуре, интерес к поведению и склонность к анализу работают вместе, помогая делать жизнь – других и мою – лучше.
Переезд в Польшу стал точкой, с которой началась моя работа в научно-доказанной психотерапии. Первым шагом стала группа диалектико-поведенческой терапии. Я пришла туда без больших ожиданий и быстро поняла, что эта структура — то, чего мне давно не хватало. В ДБТ есть всё, что откликается мне до сих пор. Чёткие правила, ясные рамки, последовательность. Работа со смыслами, которая не уходит в абстракцию. Полугодовой цикл, позволяющий рассмотреть поведение и реакции под разными углами.
Этот первый круг стал основой. После него я прошла ещё два. Каждый раз глубже.
Параллельно у меня появился терапевт, которая работала в ДБТ. Это была моя первая личная терапия в научно-доказанном подходе. Раньше я не задавала вопросов о том, где и как учились специалисты, с которыми работала. Тогда начала. Скепсис включился как инструмент, а не как защита. Постепенно стало понятно, что психотерапия может быть ремеслом, построенным на знаниях, а не только на теплоте и интуиции.
Черногория была временем, когда я экспериментировала и пробовала разные подходы. Я работала как арт-терапевт, вела песочную терапию, писала материалы для нарративных практик, создавала истории и пространство, в котором можно говорить символами. Переезд в Польшу изменил направление. Арт-подходы остались в моей палитре, но перестали быть центром. Я стала заниматься психотерапией как основной деятельностью, а не как рядом стоящей частью жизни.
В какой-то момент меня тянуло в коучинг здоровья. Казалось, что концентрации на теле достаточно, чтобы работать с изменениями. Всё сдвинулось, когда я открыла для себя поведенческую активацию, когнитивно-поведенческую терапию и, затем, терапию принятия и ответственности.
Эта, 4 года назад, встреча многое расставила по местам. Никаких дополнительных слов не потребовалось. У меня появилось ощущение, что я наконец нашла язык, на котором хочу работать. Интерес к поведению, внимательность к функциям действий, акцент на ценностях — всё это легло естественно.
Мне важно работать так, чтобы движение шло не только из тела, но и из когниций в тело. Такой подход позволяет человеку увидеть механизм, а не только прожить эмоцию. ACT дал ясность и точность. Скепсис, который был у меня с подросткового возраста, впервые оказался инструментом для профессионального роста, а не способом выживания.
Со временем к ACT и ДБТ добавились MBT (терапия, основанная на ментализации) и травма-ориентированный взгляд. В них нашлось место моему интересу к тому, как человек удерживает реальность, как понимает себя и другого, что происходит на стыке чувств, поведения и восприятия.
Мой путь складывался из проб, ошибок, разных практик и попыток понять, как устроен человек, который живёт в условиях стресса, одиночества, сильных эмоций и неопределённости.
Моя личная терапия прошла не только ДБТ-круги, но и была несколько лет в классической когнитивно-поведенческой терапии, ещё несколько лет в терапии сострадания, немного окунулась в схема-терапию и сейчас в моей любимой терапии принятием и ответственностью.
Каждая и каждый терапевт на этом пути – мой личный лучик света, который я с годами обнимаю всё крепче.
Теперь психотерапия — это не набор техник, а сфера, в которой я чувствую устойчивость. В окружении умных и интересных коллег на супервизиях и интервизиях, я чувствую, что обрела свой икигай. Мой прошлый опыт, внимание к структуре, интерес к поведению и склонность к анализу работают вместе, помогая делать жизнь – других и мою – лучше.
